Отчуждение от собственной страны вложил в меня отец. Тихо, в пределах квартиры, боясь и ненавидя советскую власть, он оставался членом коммунистической партии. Он вступил в неё в 1925 году и спустя три или четыре года понял о ней почти всё. Тогда и родился его страх. Когда я был подростком, в наш дом вошёл бывший житель ГУЛАГа писатель Абрам Каган. Он много рассказывал о пережитом, но я понимал не всё. Я впитывал его чувства. Спустя много лет, в 1973 году я, уже заключенный нового ГУЛАГа, встретил в зоне человека, который знал Кагана по сталинской каторжной зоне в Казахстане. Его звали Васыль Пирус. Солдат УПА, он тогда заканчивал свой двадцатипятилетний срок. Такая вот встреча поколений…
Потом, в начале шестидесятых в нашем доме появился бывший узник норильской шахты, тяжело больной, угасающий Феликс Воин. И он насыщал меня подробностями жизни в сталинской зоне. А потом были тяжелые и необъяснимые сентябрьские дни жестокого государственного антисемитизма в годовщины массовых казней в Бабьем Яру. Где работники КГБ и милиция не сопереживали невинно убиенным, а фактически поддерживали идеологию нацизма.
Юношей, став свидетелем безобразной сцены оскорбления говорившей по-украински пожилой женщины в троллейбусе №16, я осознал, что рядом со мною в городе Киеве живут ещё одни евреи – украинцы, смеющие думать и говорить на родном языке.
Позднее в мою жизнь вошёл Виктор Платонович Некрасов, гонимый властью и очень сильно пьющий невиданный мною прежде аристократ. И вслед за ним – поток Самиздата, знакомство с Марленом Хуциевым, Иваном Дзюбой, Леонидом Плющом и их антиподами – молодыми алкашами из крещатицких подворотен. А чуть раньше пришла странная дружба с очень немолодой Ольгой Николаевной Корчак-Чепурковской, снабжавшей меня книгами стихов начала 20 века. И она, Ольга Николаевна, знала советскую власть «в лицо»: несколько лет провела в ссылке с мужем на Крайнем Севере России.
О голодоморе и людоедстве мне рассказывали родители. Много, подробно, страшно. Мамин дядя называл по именам жителей деревни Медвин, съевших в голодном безрассудстве собственных детей. И другие имена, активистов нацистской полиции, расстрелявших медвинских евреев, в основном, стариков и детей, не успевших или не захотевших уехать заранее. Среди убитых была и вся семья маминого дяди: жена и пятеро детей. Он сам в это время был призван в армию.
И, наконец, мои родители, фронтовые военные врачи, закончившие войну в Берлине, в тихие воскресные утра, не спеша на работу, горько и страшно рассказывали мне правду о пережитой ими войне, об атаках вооруженной саблями советской кавалерии на немецкие танки, о жестоком самоуправстве члена военного совета Мехлиса, о «великом советском полководце» Жукове, бессмысленно загубившем жизни сотен тысяч советских солдат. И о специальных поездах, наполненных награбленными в поверженной Германии вещами. Эти поезда были именными, они везли мебель, картины, одежду и строительные материалы в личное пользование полководцам советской армии, в том числе и великому Жукову.
…Перелистывая и пристально осматривая своё прошлое, я ищу ответы на вопросы, которые ставит передо мною день сегодняшний. Один из них, очень важный для меня: почему я, впитавший в себя всю ярость и ложь моей страны, её кровь, её боль, остался жить здесь? Почему и сегодня я, осознавая себя чужим, посторонним в этой стране, ищу в ней давно затерявшуюся Справедливость? Почему, научившись противостоять тоталитарному монстру в его пересыльных тюрьмах и лагерях, я так и не научился ненавидеть?
Некоторые ответы я нашел. Осознал. Они простые. Очень простые. К примеру, здесь жил и здесь умер мой великий Учитель Иван Алексеевич Свитлычный. Здесь же, в этой все еще не осмыслившей себя Украине лежит прах моих друзей Валерия Марченко, Евгена Пришляка, Васыля Пидгородецького, Дмитра Басараба. Всё чаще в бессонные ночи я встречаюсь с ними, давно мертвыми, всё в тех же уральских лагерях. Мне радостно говорить с ними, привычно шутить и никогда не пытаться осматривать своё будущее. И они, как и я, были чужими в собственной стране.
Мне семьдесят. Но я всё ещё ищу Справедливость. Зная, что здесь её никогда не найду.