Спустя несколько лет я начинаю фиксировать часть разговоров моих родителей приглушенными голосами… Так я узнаю о закрытых распределителях для высокого партийного и государственного начальства (ближний к нам — во дворе гастронома на углу Большой Житомирской и Владимирской), о пошивочных ателье, специальных сапожных мастерских, аптеке по улице Пушкинской, совершенно закрытой больнице в Феофании. Отдельная жизнь у слуг народа, эту фразу мой отец повторяет очень часто. Он, член КПСС и фронтовик, закончивший войну в поверженном Берлине, к этой особенной жизни не допущен.
Советская и партийная номенклатура всегда жила отдельно. Отдельно питалась, одевалась и обувалась. Отдельно лечилась. Умирая, отдельно, не смешиваясь с простым людом, размещалась на кладбище. В семидесятые прошлого века очередной советский «невозвращенец» Михаил Восленский издал в Германии, затем во Франции сенсационную книгу. «Номенклатура» Восленского систематизировала отрывочные знания западных советологов о реалиях жизни начальства в СССР. Там же была изложена история создания номенклатуры как правящего класса в СССР. Прежде Михаил Восленский был весьма информированным профессором истории в очень специальном Университете Лумумбы в Москве, где постигали таинства науки марксизма-ленинизма международные террористы. Был он, Восленский и членом Президиума Академии общественных наук. Знал многое и многое описал. Мы, граждане СССР, узнали о книге Восленского из передач «враждебных голосов». Глушили, конечно, но мы всё равно слышали, приспособились и к этому.
Всё это — не досужие воспоминания. Это пояснение к тому, что определяет особенности общественной и политической жизни в уже независимой Украине. Традиция, усвоенная и переданная теми, кто был частью советской номенклатуры либо стремился ею стать. Не успели в СССР, выхватили кусок пирога в независимом буржуазном государстве. И первый наш президент (впрочем, и второй), и значительная часть молодых управленцев — оттуда. Оттуда и навыки отдельной жизни, с высокими заборами. Только без прежней партийной дисциплины, жестко определявшей допустимую «отдельность». Сейчас — всё грубее, откровеннее. Принцип «мы и они» никто не скрывает. Маленькие комсомольские вожди, только начинавшие делать карьеру, нисколько не печалятся о распаде КПСС, они сумели роскошно, уверенно реализовать себя и в иных ценностях, прежде — враждебных, чуждых. И закрытые распределители им не нужны, и специальные пошивочные… Впрочем, им уже давно не нужна и больница в Феофании, к своим семейным и иным врачам они летают на самолётах. А Феофания… это так, символ нерушимости номенклатуры, не более того. Тем более, что оплачиваем её функционирование мы, рядовые налогоплательщики, обслуживаемые всё в тех же районных поликлиниках.
Слуги народа. Корты, конюшни, королевские апартаменты в гостиницах, бесхитростный бизнес, прежде называвшийся воровством из государственного бюджета. А я, наивный, так хотел свободы слова, свободы выезда и возвращения в страну. Сидел в карцерах, голодал… Зачем? Ради них? Рассуждал о правах человека, защищал слабых и гонимых. А они — приватизировали. Всё, и фабрики с заводами, и газовые трубы, и меня самого, наивного лоха, более миллиона долларов различных грантов честно использовавшего на перевод и публикацию нужных моей стране книг. Один из них, бывших комсомольских лидеров, ныне миллионер и уважаемый государственный муж, несколько лет назад сказал мне: «Всё просите чужие деньги, Семён Фишелевич? И опять — не себе. Так и жизнь ваша прошла. В карманах-то пусто. Не жалеете?»
Уже сожалею. Не о деньгах. О том, что не уехал, когда был молодым. Не смог, не захотел. Не смог оставить могилы лагерных друзей, одинокую маму Валеры Марченко, Лёлю Свитлычную. Конечно, лох.